10.4. Целевое понимание деятельности человека
Далее будут рассмотрены две типичные области понимания: понимание поведения человека, его характера и поступков и понимание природы. Понимание поведения представляется парадигмой, или образцом, понимания вообще, поскольку именно в человеческом поведении ценности, играющие центральную роль во всяком понимании, обнаруживают себя наиболее явно и недвусмысленно.
Понимание поведения, как и понимание любых других объектов, может быть некаузальным и каузальным, или целевым (мотивационным), пониманием. Некаузальное понимание поведения не вызывает особых вопросов, поэтому сосредоточимся на целевом понимании поведения, постоянно порождающем споры.
Целевое понимание поведения предполагает раскрытие связи между мотивами (целями, ценностями), которыми руководствуется человек, и его поступками. В этом смысле понять поведение индивида — значит указать ту цель, которую он преследовал и надеялся реализовать, совершая конкретный поступок.
Например, мы видим бегущего человека и пытаемся понять, почему он бежит. Для этого надо уяснить цель, которую он преследует: он хочет, допустим, успеть на поезд, и поэтому бежит.
Логической формой элементарного акта целевого понимания поведения является так называемый практический силлогизм:
N намеревается (желает, стремится) получить А.
Для получения А нужно совершить действие В.
Следовательно, N должен совершить действие В.
Первая посылка фиксирует цель, которую ставит перед собой действующий субъект. Вторая посылка описывает его представления о средствах, необходимых для достижения цели. В заключении предписывается то конкретное действие, которое субъект должен совершить.
В терминах логики оценок эту схему рассуждения можно упрощенно представить так:
«Позитивно ценно В; средством для достижения В является действие А; следовательно, позитивно ценно (должно быть сделано) А».
Например:
N хочет, чтобы окно было открыто.
Если N не выполнит определенное действие, окно не будет открыто.
Значит, N должен выполнить действие «открыть окно».
Здесь следует более подробно остановиться на «практическом силлогизме», теме, являющейся классической.
Деление выводов на теоретические и практические восходит еще к Аристотелю, говорившему, что если заключением первых является утверждение, то заключением вторых — действие. В середине XX в. практический силлогизм стал истолковываться как универсальная схема понимания поведения человека. «Практическое рассуждение, — говорил Г. фон Вригт, — имеет большое значение для объяснения и понимания действия. Практический силлогизм дает наукам о человеке то, что так долго отсутствовало в их методологии: подходящую модель объяснения, которая является подлинной альтернативой по отношению к модели охватывающего закона. С более общей точки зрения можно сказать, что подводящая модель служит для каузального объяснения и объяснения в естественных науках; практический же силлогизм служит для телеологического объяснения в истории и социальных науках».
Однако то, что Г. фон Вригт называл телеологическим объяснением, представляет собой не объяснение, а понимание. В этом «объяснении» из оценки, устанавливающей намерение (цель) действующего субъекта, и описательного утверждения о причинной связи цели со средством ее достижения выводится утверждение о том, что должен сделать субъект, т. е. новая оценка (норма). Эту схему рассуждения называют иногда также «интенциональным объяснением», т. е. объяснением через цели, которые ставит перед собой индивид. Вряд ли названия «телеологическое объяснение» и «интенциональное объяснение» удачны: они способствуют ставшей уже традиционной путанице между объяснением и пониманием.
Xотя первые практические силлогизмы упоминались еще Аристотелем, до сих пор отсутствует общая логическая теория практического рассуждения.
Логический анализ практического силлогизма предполагает построение особой логической теории практического рассуждения. Чтобы очертить контуры этой теории, необходимо представить практический вывод в стандартизованной форме. Первая посылка вывода говорит о некотором желаемом результате или цели, т. е. является позитивной оценкой некоторого состояния дел. Вторая посылка указывает на средства к достижению поставленной цели; она фиксирует причинную связь между предполагаемыми средствами и целью и представляет собой простейший эмпирический закон. Заключение практического вывода говорит о том действии, которое должно выполнить действующее лицо (агент), поставившее перед собой определенную цель, скажем, А, а именно о действии В, реализующем А: «Должно быть выполнено действие В». Последнее выражение представляет собой позитивную оценку действия В: «Хорошо, что реализуется В». Поскольку агент является одним и тем же на протяжении практического вывода, в особом упоминании агента нет необходимости.
Приведем две стандартные формы практического вывода:
(1) Позитивно ценно А; (2) He-A есть причина не-В;
В есть причина А; В — позитивно ценно;
Значит, позитивно ценно В. значит, А также является позитивно
Ценным.
Таким образом, теория практических выводов должна быть комбинированной, соединяющей логику абсолютных оценок, ситуация с которой сравнительно ясна, и логику причинности, нуждающуюся в тщательном исследовании.
Не вдаваясь в детали логического анализа практического силлогизма, отметим, что этот силлогизм является формой не необходимого (дедуктивного), а правдоподобного (индуктивного) рассуждения. Целевое (мотивационное, телеологическое) понимание представляет собой индукцию, заключение которой — проблематичное утверждение.
Во-первых, можно привести примеры конкретных рассуждений, следующих схемам целевого понимания, и дающих, как кажется, только проблематичное заключение. Таков, в частности, практический силлогизм: «N хочет разбогатеть; единственный способ для N достичь богатства —
Это убить дядю, наследником которого он является; значит, N должен убить дядю». Здесь явно нет логического следования между посылками и заключением.
Во-вторых, связь цели и средства, используемая при целевом понимании, истолкованная как описательное утверждение, является причинно-следственной связью. Как принято считать, такая связь заведомо слабее, чем связь логического следования. Допустим, что схема рассуждения «Если А причина В и В — позитивно ценно, то А позитивно ценно» обоснованна. Тогда обоснованной должна быть и схема, полученная из нее заменой утверждения о причинной связи утверждением о логическом следовании: «Если из А логически следует В и В — позитивно, то А — позитивно ценно». Но последняя схема заведомо не относится к обоснованным, это типичная схема индуктивного рассуждения.
В-третьих, схема целевого понимания нарушает принцип Юма, утверждающий невозможность выведения оценочных утверждений из описательных посылок (невозможность выведения «должен» из «есть»).
Как уже отмечалось, при номологическом объяснении заключение является необходимым. Объясняемое явление подводится под закон природы, что сообщает этому явлению статус физически (онтологически) необходимого.
При оправдании заключение не является физически необходимым. Но оно аксиологически необходимо, поскольку приписывает позитивную ценность действию, о котором говорится в заключении.
Различие между физической необходимостью и аксиологической необходимостью существенно. Если какое-то явление или действие физически необходимо, то оно имеет место; но из того, что какое-то явление или действие аксиологически необходимо (позитивно ценно), не вытекает, что это явление или действие на самом деле реализуется.
Первая посылка практического вывода выражает ту цель, которую ставит перед собой действующий субъект. Эта цель может быть стандартной, общей для всех представителей рассматриваемого сообщества, или индивидуальной, продиктованной особенностями той ситуации, в которой действует конкретный субъект.
Объяснение включает описательные посылки и его заключение является описанием. Посылки оправдания (понимания) всегда включают по меньшей мере одну оценку и его заключение представляет собой оценку.
В обычном языке граница между описательными и оценочными утверждениями не является ясной: одно и то же предложение способно в одних случаях выражать описание, а в других — оценку. Поэтому не удивительно, что разграничение объяснения и оправдания не всегда простое дело.
Рассматривая творчество З. Фрейда в контексте его эпохи, К. Юнг пишет: «Если. соотносить учение Фрейда с прошлым и видеть в нем одного из выразителей неприятия нарождающимся новым веком своего предшественника, века девятнадцатого, с его склонностью к иллюзиям и лицемерию, с его полуправдами и фальшью высокопарного изъявления чувств, с его пошлой моралью и надуманной постной религиозностью, с его жалкими вкусами, то, на мой взгляд, можно получить о нем гораздо более точное представление, нежели, поддаваясь известному автоматизму суждения, принимать его за провозвестника новых путей и истин. Фрейд — великий разрушитель, разбивающий оковы прошлого. Он освобождает от тлетворного влияния прогнившего мира старых привязанностей».
В истолковании Юнга Фрейд прежде всего бунтарь и ниспровергатель, живший в период крушения ценностей уходящей в прошлое викторианской эпохи. Основное содержание учения Фрейда — не новые идеи, направленные в будущее, а разрушение морали и устоев, особенно сексуальных устоев, викторианского общества.
Если бы выделяемые Юнгом особенности индивидуального характера Фрейда и главные черты предшествовавшей эпохи были описанием, предлагаемый Юнгом анализ можно было бы считать объяснением особенностей творчества Фрейда. Но утверждения Юнга могут истолковываться и как оценки характера и эпохи, достаточно распространенные, может даже показаться — общепринятые, но, тем не менее, именно оценки, а не описания. Можно быть уверенным, что, скажем, через сто лет XIX в. будет оцениваться совершенно иначе, точно так же, как по-другому будет оцениваться направленность творчества Фрейда. Если речь идет об оценках, то анализ Юнга является уже не объяснением, а оправданием творчества Фрейда, призванным дать понимание этого творчества. Вряд ли между этими двумя возможными истолкованиями суждений Юнга можно сделать твердый и обоснованный выбор.
< Предыдущая | Следующая > |
---|